Гроза

А Тимку брать с собой в лес отказались. Мало того, решили с оказией отправить домой, мамке в сторожа: все какой-никакой, а мужичок.

Большей обиды и придумать нельзя: этих, городских, оставляют, помощниками называют, носятся с ними как с писаными торбами. А что они умеют и знают? Пчел испугались! Так запухли - не поймешь, где кто. Помощники называются!

Тимка пчел совсем не боится, сколько кусали - ни разу не плакал и на речку от них не бегал. Но как ни обидно Тимке, а все же судит по справедливости, Дашу от тех двоих отделяет - здорово она, как бабочка в воздухе! Не зря и Тонька так перед ней и стелется, в рот заглядывает. Ну да ничего: Тимка дома сена намостит, еще не так научится!

Тимка сидит в густом крыжовнике, тут он часто от бабиной грозы спасается. Нужно же человеку иметь безопасный угол, а то и не выдержать. Сидит и рассуждает сам с собой - печально и здраво. Вот Минька - молодец, смылся на речку с самого начала, его теперь до ночи не догукаешься. Или себе тоже сбежать? Сосед - та самая "оказия" - ждать не будет, уедет в село на ночное дежурство, а одного же Тимку не отправят...

Сбежать бы, конечно, здорово, но батька такой "самодеятельности" не любит - Тимка слово это хорошо запомнил. Придется-таки ехать домой, а там дела известные: то гусей загони, а попробуй их выманить из пруда, они не дуры - от берега к берегу через середку плавают, а Тимка по-собачьи кругом, язык высунув; то корову после дойки паси, никак не нажрется, целый день языком не надоело вихлять; то ноги на ночь мой, как будто не одинаково, с какими ногами на ряднину, которой сено застилают, лезть. Помыть не долго, вода в кадушке теплая, деревом пахнет - Тимку то мыть не загонишь, то потом из кадушки не выгонишь, - но после купели цыпки начинают зудеть - спасу нет, хоть чеши, хоть так танцуй.

Все будет, как бывало до этого каждый день. И зачем он самый меньший? Все им командуют, все помыкают, как хотят, а ты и слово в ответ не скажи, сразу лыснут, будто право на это имеют.

Один только дед Сашко ни разу Тимку и пальцем не тронул. Может, его попросить, чтобы домой не отправляли? Если дед скажет, даже отец послушает. Но как попросить, если они там все кучей на пасеке толкутся?

Тимка выбирается из своего укрытия, идет на пасеку. Дед Сашко, будто услышав его отчаянный немой призыв, поднял голову, глянул на меньшого внука, спросил громко, так, что все услышали и тоже на Тимку глянули.

- Ну что, Тимка, примешь нашу работу?

- Вот кому начальником быть: стоять без дела умеет, - сказал отец и строго спросил: - Готов? Счас с дедом Грицьком отправишься. И гляди мне, без самодеятельности там!

- Принять-то приму, - будто и не было строгого отцовского взгляда и вопроса, от которых мурашки по спине побежали, деду ответил Тимка. - Только вы зря спешите - доздь будет.

- Дождь? - удивился дед и глянул на небо. - Ни одной же тучки, Тимка!

- Будет, - упрямо повторил Тимка.

- Да ты откуда знаешь-то? Может, просто домой ехать не хочешь? - догадался Костя и засмеялся. - Прямо собственный Дьяков у нас появился, наперед все предсказывает.

Статью в газете о памирском метеорологе недавно читали всей семьей, и потому на Костину шутку дед Сашко и дядя Митя понимающе усмехнулись.

- А вот и знаю! У бабы Марьи спину крутит - на доздь!

Дед Сашко с доброй улыбкой переспросил:

- Может, ломит, а не крутит?

- Все равно!

- Ну, если так, то примета верная. Куда ж тебя в непогоду отправлять? Придется оставить с бабой и девчатами, будешь тут командовать. Мамка там как без тебя, справится одна дома?

Тимка пожал плечами: и зачем дед про мамку вспомнил? Так хорошо начал... Выжидающе глянул на отца.

Тот отвернулся поспешно, скрывая усмешку.

Гроза надвинулась с востока, откуда ее никто и не выглядывал. Черные низкие тучи подкрались незаметно и с вершин ближних холмов навалились на хутор, будто неумело сложенная копна сползла сверху и все накрыла.

Заполошно вскудахтали куры и поспешно спрятались в зимний сарай, куда их летом ни самая свирепая жара, ни короткий хозяйкин гнев не могли загнать. Следом квочка увела присмиревших цыплят.

Тимкина гроза и напасть - индюки, - сохраняя достоинство, остались во дворе, но предусмотрительно перебрались под старую раскидистую акацию.

Молнии надвигались на хутор: еще минуту назад посверкивало у самого горизонта, гром докатывался не сразу, глухо и безобидно, будто ворчание старой собаки на крепкой привязи, и вот уже удар, разящий тишину и устоявшийся, привычный мир над хутором, раскроил все надвое, враз, уверенно и равнодушно.

Следом, почти без паузы, трескуче ударил гром, будто кто-то огромными лапищами скомкал и разорвал громыхающую, упругую жесть.

- Господи Исусе, - мелко и торопливо перекрестилась на пороге баба Марья. - Девчата, а ну наденьте платки та прикройте окна. Тонька, а ты закрой трубу.

- Печка же топится, ба, - напомнила Тоня. - Залить?

- Та заливай, заливай! Чего ты стоишь и спрашиваешь?

Даша удивилась.

- А зачем? - тихо, чтобы не услышала баба Марья, спросила она у Тони.

- Баба думает, что молния через трубу может в хату попасть. Мамка тоже всегда и радио выключает, и трубу закрывает, - как о чем-то обыкновенном, не осуждая, пояснила Тоня.

- Но ведь рядом с домом акация, она намного выше трубы. Это же естественный громоотвод.

Тоня плеснула из кружки на тлеющие уголья; те разом зашипели и окутались серым кудрявым паром.

- Вот ты ей и объясни, - без улыбки посоветовала Тоня. - Она тебе ответит!

Дождь надвигался сплошной белой стеной. Глядя на него, дядя Митя положил глубокую ладонь на стриженую Тимкину макушку.

- Ну, ты точно угадал, Тимка: доздь - да еще какой! Этот нам все поломает.

- Не будем перевозить? - разочарованно спросил Алеша.

- Такой прольет - на тракторе не выберешься. У нас нетерпячие немало по дорогам колес пооставили.

- А как же вы домой поедете? Дядя Митя усмехнулся.

- А мы, скажи им, Тимка, где из-за стола палкой не гонят - там и дома.

Вскоре ровный мощный шум молодого дождя заглушил все звуки - вода падала на землю сплошным потоком, как водопад. Буквально за десяток шагов перед нею можно было остаться сухим.

Все столпились в сенях, выглядывали в открытую дверь. Тимка вертелся на самом пороге, высовывал руки, ловя ковшиком ладоней первые сбегающие с крыши рыжеватые от пыли струйки, потом выставил босые грязные ноги, а потом, оглянувшись на отца, вдруг выскочил под дождь и затанцевал посреди пустого двора, сбивая уже потемневшую, но еще глубоко не промокшую пыль и открывая светло-серые следы сухой земли, которые тут же бесследно исчезали, будто таяли.

Трава, деревья, огородная зелень покорно и терпеливо пережидали ливень, сгибаясь к земле. Высохшая земля охотно вбирала в себя щедро пролитую на нее влагу, и дождь здесь, на хуторе, совсем не был похож на обычный городской дождь.

Там все было сделано для того, чтобы как можно быстрей от воды избавиться: землю люди закрыли камнем и асфальтом, провели водостоки, устроили колодцы. Вода мешала жизни большого города - тормозила движение на дорогах, причиняла неудобства пешеходам.

Здесь же даже такому мощному, обвальному ливню природа радовалась: и люди, и животные, и растения принимали его как обновление.

- Ой, а как же сейчас пчелы? - воскликнула Даша. - Где же они в поле спрячутся? Смотрите, всю траву к земле прибило.

Дед Сашко покивал головой, соглашаясь с отчаянием в Дашином голосе, а баба Марья только печально вздохнула и опять перекрестилась. А потом неожиданно рассердилась на Тимку:

- А ну геть в хату, оторвиголова! Насквозь мокрый уже. Что мать скажет? Скажет: "Смотрели, старые дурни, и никто не загнал дитя, будто чужое оно вам!"

Тимка, не поняв внезапной перемены - ведь только что все одобрительно следили за ним - сбился с шага в цыганской бесшабашной пляске и остановился.

Дед Сашко, отводя бабий гнев, невинно спросил:

- Марья, чи там приемник выключили? А то...

- Та, может, и не выключили. Никому ж ничего не нужно! Хоть кажи, хоть брось! - И она, подметая юбкой высокий порог, перешагнула в темноту комнаты.

Тимка медленно подошел к двери, отряхнулся на пороге. Мокрая одежонка пристала к телу, жалкая худоба его обозначилась так явно, что опять первым не выдержал дед Сашко:

- Качай за сухими штанами, - подтолкнул он внучонка следом за бабой. - Небось у бабы запасные найдутся.

- Да-а, а пчелкам сухих штанов никто не припас, - негромко, будто одной Даше только, сказал дядя Митя. - Но и они не совсем беззащитные даже перед таким вот дождем. Пчела заранее чувствует непогоду и спешит домой добраться. Бывает, небо чистое, вот как сегодня, а они вдруг ка-ак сунут домой - только успевают в леток проскакивать. Глядишь, следом за ними и ненастье- то ли ураган налетит, то ли дождь, то ли ветрюган сумасшедший. Да и из улья перед этим палкой не выгонишь, хоть каждую в зад толкай. Пчела - она не дура.

- А сегодня?

- Но не без промашки, конечно. Мы сегодня все обмишулились, кроме нашего Тимки.

- Па, можно пойти глянуть, как они от дождя спасаются, - подал голос и Костя. - Кажись, проходит дождик-то.

- Глянуть можно, - согласился дядя Митя. - Такое не часто увидишь. Сегодня как раз подходящий случай.

- На что глянуть? - не поняли ребята.

- А на коллективную безопасность "безмозглой твари", как некоторые шибко умные пчелу называют. У нее, говорят, только инстинкты, она, мол, ничего сознательно не совершает. Ну, ладно, инстинкты, пускай даже врожденные, но с чего-то и они должны начинаться. Нужно же было когда-то первый раз попробовать, потом это дело оценить, запомнить, еще много раз использовать, других научить, потомству передать, чтобы в конце концов он врожденным инстинктом стал. Да что я рассказываю? Пошли, сами глянете.

- Куда ты их зовешь, Митя? Дождь же идет, - вмешалась опять вернувшаяся в сени баба Марья. - Один намочился, с печи теперь не стянешь, только зубами стукотит.

- Да мы не долго, ба, - сказал Костя. - Можно плащом напнуться. Дождь уже проходит.

- Та куда вам закортело?

- Бабушка, мы на пасеку хотим сбегать, глянуть, как пчелки от дождя спасаются, - ласково поглаживая жилистую бабкину руку, сказала Даша. - Скоро уже солнышко выглянет.

- От тогда и шли бы, когда выглянет.

- Тогда поздно будет, - за всех решил Костя и скомандовал: - Вперед! Не глиняные, не размокнем.

Запахи теплой, парующей земли - мощный, но короткий ливень не успел остудить ее; запах дерева - старого, давно отжившего свое время, но не сгнившего, не погибшего в огне, а приспособленного человеком в дело: на стены дома и сараев, на плетень и сруб колодца, на широкую скамью возле крыльца, запах не тлена, но продолжающего жить вторую, зачастую и более длинную, и даже более полезную жизнь; с полей и степи волнами накатывали смешанные запахи цветов, омытой травы и листвы, вспаханной земли; казалось, даже небо источает нежный пресный запах голубизны.

Дышалось свободно, счастливо; тело наполнилось молодой играющей силой - и все будто сравнялись в годах и желаниях: манила распрямляющаяся вечной силой тяготения к свету и солнцу трава, вольный простор двора.

Не сговариваясь, все разулись на ступеньках, разбрелись по двору - босые и чуть смущенные своим легкомыслием.

Даже дед Сашко снял вечные резиновые галоши, но остался на нижней ступеньке крыльца.

- Старый, застудишь ноги, опять судорогой тянуть будут - возись потом с тобой.

Но дед Сашко только виновато улыбался жене: что ж, мол, теперь? И баба Марья, лучше других зная и понимая своего деда, только рукой махнула: дескать, делай, как знаешь.

А

На пасеке все выглядело, как всегда, даже луж не было - часть воды песок успел впитать, остальная сбежала по чуть заметному склону.

Омытые ульи глянцево блестели крышками. Прилетные доски темнели под разноцветными стенками.

- Ой, что это? - наклонилась Даша к одному улью.

- Вот это и хотели показать, - тут же откликнулся дед Сашко. - Смотрите на этих мудрецов и впредь относитесь к пчеле с уважением, она того заслуживает.

Возле летка, по наклонной прилетной доске до самой земли застыл клинышком блестящий ручеек. Городские ребята вначале не поняли, что это такое. Костя, дядя Митя и дед Сашко стояли в сторонке и не вмешивались.

- Так это же пчелы! - воскликнул Лева. - И как ловко! Получилось настоящее слюдяное покрытие, такому никакой дождь не страшен.

У самого летка застыла первая пчела, ей под крылья спрятали головы две других, а там - уже четыре, потом - восемь... Они так плотно прижались друг к дружке, что сверху оставались только блестящие крылья, по ним и скатывалась вода, не причиняя пчелам особого вреда.

- Ну, здорово! Это же надо сообразить! - восхитилась Даша. - И долго они будут так сидеть, дедушка?

- А вот дождь пройдет, согреются и поползут в улей. Сейчас они застыли маленько, терпят, ждут.

- Выходит, каждая пчела с собой и зонтик все время носит.

- Главное, чтобы града не было. Градины разбивают их, тогда уж каждая спасайся, как можешь.

- И вот такой же ручеек, - позвала Тоня от другого" улья. - Только тут совсем маленький.

- Ну, эти или успели вернуться, или, наоборот, улетели далеко, - пояснил Костя.

- А что, они не куда хотят летают? Не каждая сама, по себе? - Алеша недоверчиво глянул на брата.

- Куда разведчицы укажут, туда и летают.

- Ой, у них и разведчицы есть? - удивилась Даша. - И что, они им рассказывают? Или собирают и дорогу показывают? А пчелы умеют разговаривать?

- У тебя сто вопросов в минуту, - усмехнулся Костя. - Если хочешь знать, возьми учебник и прочитай.

- А у нас, между прочим, каникулы!

- Это - другой учебник. Этот интересно читать., не в пример школьным.

- Но долго же!

- Человек, который открыл и расшифровал танец пчел-разведчиц, потратил на это годы, почти всю жизнь. А тебе прочитать долго.

- А ты знаешь, так скажи, - напустилась на старшего брата Тоня. - Тебе дедушка сколько рассказывал и показывал? Вспомни! Подумаешь, знахарь нашелся!

- Костя прав: мы сюда какими-то нахлебниками явились - все нам подай на блюдечке.

- Это, может, тебе так кажется, Алешенька, а мне нет. И что за привычка говорить от имени всех: мы... нахлебники... Говори за себя!

- Ну что вы завелись, - попытался урезонить брата и сестру Лева. - Алешка все-таки, наверное, в чем-то и прав...

- Все-таки... наверное... в чем-то... - противно слушать! Всегда ты его защищаешь!

- Стоп! Стоп, молодежь! Какие горячие, сразу петухами в драку. В чем Костя прав, так в том, что так, как в книге, он не расскажет, а хуже... Зачем вам хуже? Вы ребята грамотные, вечера у вас свободные - читайте. Время не зря потратите, даже если и не станете пчеловодами. Как там наш великий Александр Сергеевич сказал? "Учись, мой сын, наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни". А он зря не говорил.

- Ого! Папка Пушкина знает! - поразилась Тоня.

- По-твоему, доча, папка ничего, кроме пчел, и знать не должен?

- У него, между прочим, высшее образование, - добавил и Костя. - Как счас говорят - верхнее. Тебе еще, как медному котелку, до папкиного служить и служить. И я сомневаюсь...

- А ты, братик, не сомневайся! - и как главный, аргумент, показала язык.

Все засмеялись.

- Братцы! Что мы нашли! Клад! - Минька влетел на пасеку возбужденный, мокрый и нетерпеливый. - Он ка-ак даст! Мы - куда? Сначала в лозы, да разве спрячешься? Тогда в тетки Серафимины терны, в самую середку. Сперва ничего, а потом начало за шиворот бежать. Тогда - в клуню. А на ней крыши нет. Погреб совсем завалился, тоже не спрячешься.

- Долазитесь когда-нибудь. Сколько раз говорено было?!

- Па! Так мы же от ливня спасались. Случай такой выпал, а до этого на речке были, на уху наловили, хотели вам в лес принести вечером.

- Хотели... А где рыба?

- Так холодно ж стало... костер развели... Ну и по одной в глине испекли. Он же льет и льет, куда, думаем, в такой дождь пасеку перевозить?

- Думаем... Только о себе ты думаешь!

Минька виновато притих, ожидая, видимо, продолжения грозы, но дядя Митя сердито отвернулся, а потом и вовсе ушел с пасеки.

Минька подмигнул выжидающе глядящим на него ребятам, понизил голос:

- Там иконы... Какие-то цепи. Жаль, не золотые. Книги вот такой толщины, - он развел руки, будто гармонь растянул. - И всякая другая драгоценность.

- Где это? - сразу загорелась Даша.

- На чердаке у той же бабки Серафимы. - Мы лестницу случайно в бурьяне нашли и полезли. Там вообще-то замок был, да проржавело все, прогнило, - сам выпал. - Минька уточнил для деда, сурово посматривающего на него.

- Серафиме, царство ей небесное, уже ничего не нужно. И замок не на века ставится, его надежней - совесть, чужого брать не позволяющая.

- Так мы ничего и не взяли, деда, - поспешил заверить Минька. - Мы все так на месте и оставили. Подумали, может, это очень ценное, может, ученым сообщить или в музей. Мало ли!

Даша в нетерпении схватила Миньку за руку:

- Бежим! Мы сами определим, что ценное, а что нет. Левка в археологических раскопках участвовал даже. Целое лето.

- Ну, не лето, а всего один месяц. С дядей, - уточнил Лева. - Но глянуть вообще-то можно.

Такой поворот Миньке явно не понравился: он хотел быть главным, а выходило, что Лева будет определять. И он неуверенно сказал:

- Вообще-то... батя прав: там опасно - хата старая, потолок того и гляди под ногами провалится. В ней уже давно никто не живет. Да и не один я это нашел, с пацанами...

- Брось, Минька, - опять строго вмешалась Тоня. - Знаем, какие твои пацаны: одному восемь, а другому и вообще семь, в первый класс пошел.

- Ну и что? Вместе были, - упрямо твердил Минька.

- Да мы же ничего не возьмем. Только глянем. Интересно же, - успокоила брата Даша. - Но если ты не хочешь...

- Хочет. Идем! - коротко сказал Костя. - А то мы и сами дорогу найдем.

- Ну да! Или мы такие лопухи, чтобы все на месте без присмотра оставить? - усмехнулся Минька. - Мы там все прибрали.

Дед Сашко только головой покачал, глядя на бедового внука: из всех больше всего любил Тимку, но в Миньке все чаще себя узнавал давней-давней, невозвратной поры детства, и, может, потому почти все прощал ему.

- Ну ладно, идем или будешь и дальше выпендриваться?

- Идем, - вздохнул Минька и, не глядя на Костю, первым двинулся с пасеки.

Даже новому человеку было видно, что за последние годы хутор заметно одряхлел: как незаменимые, долгую жизнь верой и правдой служившие зубы под старость начинают шататься и выпадать, так на ладно скроенной улице выпадали дом за домом; пепелища, бурьяны, кучи белой глины с перепревшим деревом, осевшие саманные стены, а кое-где и просто брошенные, ничем хозяйскую немилость не заслужившие добротные дома и дворовые постройки.

Для Даши, Алеши и Левы проблемы хутора, его трагедия не казались такими очевидными и понятными; они больше с любопытством заглядывали в брошенные усадьбы, обвалившиеся колодцы и погреба, с опаской обходили заросли крапивы и амброзии - опасались гадюк.

Миньке здесь все было знакомо, все давно обследовано и изучено, да и заботило сейчас больше другое - а ну как, забыв уговор, не утерпели его недавние друзья-рыбаки, трепанулись старшим хуторским пацанам про находку и на чердаке уже ничего не осталось? Просто удивительно, что никто до них этот чердак не обшарил. Не замок же, в самом деле, держал. Видимо, никто и не думал, что у Серафимихи что-то путное можно найти - всю жизнь, говорят, прожила одна-одинешенька, под конец и вовсе почти христарадничала, кормили всем хутором. Тетка вроде была не вредная...

Костя меньше всего глазел по сторонам, знал, что ничего нового не увидит, да и стыдно было ему и за умирающий хутор, и за пустое, какое-то недоброе любопытство городских: нужно бы понимать и о других помнить.

Незаметно пришли на место. Дом стоял на излучине: отсюда река круто поворачивала к лесу и уходила в высокие холмы. Бесстрашна полевая речка - столько врагов у нее, а она все живет, благодарно откликаясь и на весенний паводок, и на короткий летний ливень, и на обложные, надоедливые осенние дожди.

- Пришли, - объявил Минька, сворачивая по едва заметной стежке в бурьяне к одинокому дому.

Крытый темной, почти черной, соломой с большим напуском, будто папаху на старческие подслеповатые глаза надвинул, дом до половины ушел в землю, засел в ней крепко, всеми никому (и ему самому в первую очередь) ненужными корнями.

Бурьян и запустение, что окружали его, не портили общий вид; главное - и стены, и крыша, и окна, и заколоченные досками двери-все было целым, надежным. А бурьян - на то он и растет, чтобы люди не забывали следить за дорогами, почаще да подольше ходили по своей земле, помня, что не так уж и много лет им на это отпущено.

Минька притащил спрятанную в бурьянах лестницу, ловко поднял ее к небольшой черной дыре с покосившейся на одной петле дверцей.

Он первым полез на чердак, за ним осторожно - уж очень подозрительно скрипела и качалась под ногами лестница - поднялись и остальные.

Уже в последнюю минуту ветер-таки сдвинул громоздкие тучи, потеснил их на край хутора; лес и речку; осветили узким клином чистые солнечные лучи. На чердаке же было темно, душно, густо пахло застарелой пылью и прелью.

- Счас свет дам, - пообещал Минька из-за печной трубы, зашуршал соломой, и скоро в круглую дыру в высверках соломенной трухи хлынул чистый дневной свет.

- Ну что ж ты сделал?! - возмутился Костя. - Или совсем дурак, не понимаешь - теперь будет заливать.

Минька промолчал: дело сделано, чего теперь в пустой след языком ляскать?

- А красиво! Как фонарь у художников. Так называемый верхний свет, - вполголоса проговорила Даша и медленно прошла на середину, не сразу выбирая, где ступить среди бесформенной, толстым слоем пыли укрытой рухляди.

- Слышал? Фонарь! Вот как это по-настоящему называется. Верхний свет. А то сразу - дурак! - Минька, ободренный Дашиной поддержкой, позвал ее: - Иди сюда, сестренка. Счас ты ахнешь! - Он изменил голос, торжественно объявил: - Старинный бронзовый подсвечник на шесть свечей...

- Настоящий старинный канделябр, - прошептала Даша. - Потрясающе! И как он сюда попал?!

Подошел Лева, взял подсвечник, поднес его ближе к свету, уверенно добавил:

- Первая половина восемнадцатого века. За точность ручаюсь.

- Две крепких еще, зачитанных до дыр толстых книги! - тем же голосом объявил Минька. - Евангелие и том Четьи-Минеи, - и тише добавил: - У бабы Марьи тоже такие есть, про разных чудаков там написано. Она меня как-то пробовала заставить ей почитать, а сама чуть ли не наизусть знает. Да только я не дур... - он вовремя спохватился, вспомнив, что рядом стоит и Тоня, которой приходилось читать бабе Марье чуть ли не в каждый приезд, коли уж Минька никак не мог запомнить "чудные, не наши буквы". - Ну, короче, хорошие книги. Тонька, можешь бабе оттащить, - передал он сестре толстые, темные книги. - А вот образа. С золотом!

Минька подвинул в яркий солнечный круг стопку запыленных, в деревянных рамах икон. Когда рукой стер пыль со стекла верхней, ударил жаркий блеск окладов.

- Серафимиха все иконы хранила, - пояснил Костя, присев на корточки и разглядывая суровое лицо за стеклом. - И книг у нее было много: когда церковь под склад переделывали, бабы к ней их перетащили. По одним вроде бы тайком у нее молились, по другим, говорят, Серафимиха в войну судьбы предсказывала.

- А помните, как бабушка про дедушку рассказывала? - затараторила Тоня. - Когда дедушку забрали немцы своих раненых из-за Дона на станцию возить, так пришла к ней эта Серафимиха и говорит: "Иди, Марья, ждет тебя твой Сашко. Шибко спеши, а то не застанешь". - "Куда ж мне идти, Серафимушка? - спрашивает бабушка, а сама и не опомнилась, как одетой оказалась, уже и палку у порога взяла - в те зимы волков было в степи видимо-невидимо, в одиночку даже на лошадях ездить опасались, все больше в малые обозы сбивались. - Голос у Тони странно изменился: рассказывай она в темноте, можно было и с бабой Марьей спутать. - Так куда ж мне идти, Серафимушка? Что взять-то с собой?" - "На заход иди. Там он, тебя дожидается". Оставила бабушка малых своих на соседку, а больше того на случай добрый и пошла в степь, на далекую станцию. Ночь шла, а к обеду другого дня деревенских своих, на пустых санях, встретила. "Лежит твой Сашко в тифу, - они ей говорят и объясняют, как найти. - Скорей всего, напрасно бежишь, какой день не ест и не пьет. Не жилец твой Сашко. А дороги еще сорок верст. Одна выдюжишь ли? Вертайся с нами". Немец с ними один за старшего был, шуметь начал, подгонять. Скинулись мужики, у кого что из харчей оставалось, наложили бабушке сидор. Прошла она и эти километры, к утру на станцию добралась, отыскала барак, где дедушка лежал. Выходила она его, домой доставила. А тетке Серафиме с того случая вера была особая, безоговорочная.

Пока Тоня, взволнованная общим вниманием, рассказывала, а точней - пересказывала бабушкину историю, снизу донесся странный шум, а потом в светлом прямоугольнике дверцы появилась круглая голова. Тимка был готов ко всему: могли и погнать, могли и по шее дать, чтобы за старшими не шпионил и без спроса не увязывался, могли - что и случилось - почти не заметить его появления, молча допустить в свою компанию.

Алеша в дальнем углу нашел прялку, в полном сборе, с пустой скалкой. Преподнес с шутливым поклоном Даше:

- Не хотите ли, уважаемая, овладеть древней профессией и создать новый кооператив на общественных началах?

- Ой, какая прелесть! Лешка, домой бы ее - все обалдеют!

- Лаком вскрыть.

- Зачем? И так прекрасно: дерево, отличная старая работа.

- А вот вам рубель, - подал Костя изогнутую, сребристым краем каталку с большой ручкой. - В ту же мастерскую древних ремесел и технологий.

- А вот и куделя! - Тоня, осторожно отряхивая пыль, поставила рядом огромный гребень на высокой ножке.

- Сама ты куделя, - усмехнулся Минька. - Куделя - это пучок расчесанной, вытеребленной шерсти, льна или чего-нибудь похожего. А это так и называется - гребень.

- Да тут на целый музей экспонатов! - оценил находки Лева.

- А что? Давайте, в самом деле, создадим в хуторе музей. Сейчас это даже модно. А для нас интересно.

- Даша, это для вас, - выделив последнее слово, но мягко, чтобы не обидеть, сказал Костя. - А старикам, да и вообще - жителям хутора, даже нам с Тоней и Минькой - в этом ничего интересного нет. Мы все это видим с детства. Тоня на прялке быстрей матери прядет. В городе бы - конечно.

- Если бы можно было забрать... - мечтательно сказала Даша.

- А почему нельзя? Я вам такого барахла сколько угодно притащу. Машину придется нанимать, - пообещал Минька. - Еще можно инструменты разные старые собрать, конскую упряжь, сбрую, даже дрожки в бурьянах видел - это такая рессорная бричка. Да мало ли! Тут еще, на чердаке, можно поискать.

Ребята, как тараканы, расползлись по углам. Пыль клубящимся столбом стояла посредине чердака, медленно ввинчивалась в дыру, а над крышей сразу ломалась ветром, рассыпалась в прах.

- Ой, а чего я нашел, - испуганно воскликнул Тим-ка из дальнего угла. - Тязо-олое что-то...

- Ну и чего ты тут нашел? - спросил Костя, пробираясь к нему на помощь. - Да, действительно, нашел, - через минуту сказал он. - Это для музея вряд ли сгодится...

Накрытый плотным брезентом, в углу стоял... гроб. От него даже Костя поначалу отступил в замешательстве.

- Зачем это? - не понял Тимка.

- Это отец тетки Серафимихи себе готовил, - вспомнил Костя. - Об этом он дедушке говорил, я сам слышал. Чтобы, говорил, не давило, страсть тесноты не люблю. Сделал, говорил, дубовый, пропитал насквозь-ли один червь не возьмет, а у нас тут песок - надолго хватит. А то теперешние из сосны неструганой сколотят в мастерской - и смотреть не хочется, не то что лежать в нем. Да только его забрали куда-то родственники, про гроб, наверное, забыли.

- Ой, и как это можно - самому себе заранее делать?! Или как у бабушки: в скрыне лежит приготовленный узелок. Сама все примерила, отгладила, от моли пересыпала и хранит. Я бы и пальцем, наверное, к своему не притронулась.

- Тю! Ну и трусиха ты, Тонька! А я запросто могу в гроб лечь. Какая разница: ящик и ящик.

Минька не просто храбрился, он даже попробовал сдвинуть тяжелую крышку, намереваясь и в самом деле примерить чужую, не для него приготовленную обитель.

- Ну, хватит! - чуть поспешней, может быть, чем ему хотелось, приказал Костя. - Ставим на место.

Гроб задвинули подальше в угол, опять накрыли брезентом и один за другим, не мешкая, потянулись к выходу, забирая сложенные на свету находки.

Даже Тимка присмирел, держался поближе к Даше, и она, почувствовав его смятение, ласково обняла, успокаивая.