Ликбез

С обеда началась настоящая работа. Алеша остался с дедом, Леву позвал с собой Костя. Нужно было просмотреть каждый улей - не сорвалась ли где рамка, не беспокоятся ли пчелы на сотах - верный признак того, что погибла матка.

Такие семьи осматривали особенно тщательно. У молодых это получалось быстрей.- в четыре зорких глаза, хотя поначалу Лева и попал впросак. Да кто из новичков трута за матку не принимал?!

Когда Лева с радости, что раньше Кости матку обнаружил, ткнул в рамку пальцем, Костя не сразу, с расстановкой, чтобы дошло и запомнилось, сказал, отводя рамку в сторону:

- На матку пчеловод и дохнуть боится, а ты пальцем тыкаешь! Пропадет матка в такое время, считай, год пропал. Шестнадцать дней нужно, чтобы вывести ее, потом неделю-полторы на облет, это в лучшем случае, потом двадцать один день, пока начнет сеять и молодая пчела пойдет. Та тоже сразу за медом не полетит. Грамотный? Посчитай - около двух месяцев набегает. И лето кончится. И это - в лучшем случае, без случайностей. А матка молодая может и с облета не вернуться, и облететься, то есть спариться, не сразу. Потому пчеловод матку так и бережет, всегда старается запасную иметь.

- Я не знал, - покаялся Лева.

- Козе понятно, что не знал.

- А где запасную держат? - Лева обиду запрятал подальше - Костя был прав.

- Ну, это нужно показывать, сразу не поймешь, да и не люблю я на пальцах объяснять. Подойдем вон к тому четырехкорпусному - расскажу.

- А это кто?

- Матка твоя? - Костя засмеялся. - Таких маток я тебе сотню на развод дам. Трутень. То есть самец. Они, кстати, совсем без жал, можно обижать безнаказанно. Вот сейчас они богуют: ничего не делают, за ними уход и ласка, а кончится взяток, начнет семья к зиме готовиться - и попрут их за порог.

- И куда они потом?

- А это уже их забота. Пожировали и будя.

- Нет, серьезно? Куда они деваются?

- Погибают, конечно. Надобности в них больше нет - всё! Законы суровые. Бесполезных в улье не держат. Даже матку, если плохо сеет, пчелы стараются заменить. Борьба за выживание рода.

Костя быстро просматривал рамки, делал все опытно, умело. Лева не успевал ничего разобрать в копошении тысяч и тысяч неутомимых насекомых, а Костя уже доставал новую рамку. Говорил он иногда с паузами, забывая о Леве на какое-то время, потом успокоенно продолжал опять.

- Этот день у них, считай, пропащий - после такой ночи они улей и соты в порядок приводят, потом с новой местностью знакомятся, на облет летают. Да и вообще, если даже в нормальный рабочий день к ним с осмотром полезть - полдня долой, как говорит дед Сашко. Поэтому нужно привыкать по внешнему виду, по поведению семьи определять ее состояние. Ага, вот и матка!

- Где?

- Внизу. Видишь, длинная такая, красивая.

- Ого! Здоровая!

- Матка как матка, - неодобрительно покосился на него Костя. - Ну ладно, смотри и запоминай, чтобы на трутов пальцем не показывал.

- Смотрю. Они все одинаковые?

- В общем - да. Теперь узнаешь.

- А чего это вокруг нее толчея такая? А-а, вспомнил: это и есть ее свита? Они ее кормят? Защищают?

Костя покривился.

- Вечером привезу сюда библиотечку, ликбез вам устрою, а то вы с братишкой совсем темные в этом деле.

Костя поставил рамку с маткой на место с особой осторожностью. Лева невольно усмехнулся:

- Ты на нее и дохнуть боишься.

- Вот, кстати, тебе вопрос на сообразительность: если матка вдруг улетит при осмотре, что будешь делать?

- Не знаю... - Лева подумал с минуту, пожал плечами. - Да ничего не нужно делать: другие же пчелы возвращаются.

- Других - тысячи, а матка - одна. Запомни: если она улетит при осмотре с рамки, стой и не шевелись. Жди пока вернется. Главное, рамку держи, как держал.

Лева недоверчиво глянул на Костю: разыгрывает? Но тот говорил серьезно.

- Объясню популярно: когда пчела первый раз вылетает на облет, она сразу над летком делает маленький круг - намечает и запоминает ориентиры: расположение летка, цвет улья, траву - короче, все, что попадает в круг обзора на этой высоте. Потом поднимается на метр-полтора и делает второй круг, с этой же целью, но теперь она запоминает расположение улья среди других ульев, кустарник, дорожку, что-то еще; потом поднимается еще выше - и опять круг, диаметр его соответственно увеличивается с каждым разом, угол обзора тоже; потом еще выше - уже всю пасеку видит, деревья, дома вокруг и так далее. И когда возвращается назад, то идет по знакомым ориентирам, не кругами, конечно, а прямиком на леток. Вот если улей, допустим, на метр сдвинуть в сторону, пока пчела в поле, то она прилетит на место, где он стоял, и тут будет кружить и искать. Поэтому, если нужно, допустим, улей обязательно переставить днем, то его сдвигают на половину длины. Пчелы, конечно, и в этом случае путаются, но все-таки довольно быстро находят леток. А потом, часа через три, можно еще немного сдвинуть. А почему часа через три, а? - неожиданно спросил Костя.

- Ну-у, наверное, чтобы все успели вернуться и запомнить новое расположение.

- Правильно. Чего ты сомневаешься? А почему матку нужно ждать?

- Так ведь она с рамки улетела, не знает, где леток.

- Ну, в общем, примерно так. Дело в том, что она вылетает из улья только раз в жизни, чтобы спариться в полете с трутами. А потом - все, сидит дома, ей работы хватает. Так вот, когда первый раз она вылетает, то ведет себя так же, как обыкновенная пчела, запоминает дорогу. А если во время осмотра снимется с рамки, то знает дорогу только, так сказать, через верх улья. Но это бывает редко, матка очень тяжелая и почти не может летать. Вот если семья надумает роиться, то пчелы прекращают ее кормить и начинают гонять по всему улью, чтобы она похудела и опять смогла летать.

- Вот жизнь: самая главная, а все ею помыкают.

- Это только кажется, что у матки сладкая жизнь, - согласился Костя, - питается маточкиным молочком, всюду ее свита сопровождает, охраняют ее, берегут. Царица! А разобраться - пашет наравне со всеми, а то еще больше. В сутки откладывает до трех тысяч яиц, их вес намного превышает вес самой матки. А перед этим она в каждую ячейку заглянет, проверит, что она чистая, подготовленная, в грязную не отложит. Живет, правда, в несколько раз дольше, чем обычная пчела. И, кстати сказать, ничего она в своей жизни не видит: рабочая пчела везде летает, а матка все сеет да сеет. Так что не завидуй, Лева, царской жизни! - закончил Костя.

Работая, Костя то и дело соскребал стамеской светло-зеленое клейкое вещество то с потолочных дощечек, то с рамки, то с пазов улья.

- А что это ты собираешь?

- Это и есть знаменитый прополис. Слышал? Пчелиный клей, самое загадочное вещество в мире!

- А что в нем загадочного?

- Во-первых, не имеет формулы, то есть постоянного состава. Во-вторых, до сих пор никто абсолютно точно не знает, с чего пчелы его собирают.

- А зачем собирают - знают?

- Зачем - знают. Прополис уникален по своим свойствам.

- Тогда почему его не используют?

- Почему не используют? Используют. И не только как проверенное народное средство, но и в официальной медицине. Вообще-то медицина самая консервативная наука, это и понятно - тут эксперимент может кончиться смертью, но уже и она все шире начинает внедрять пчелиные препараты. Видел в аптеке - апилак, прополан, мета? Вообще, если сказать объективно, то улей - это фабрика медикаментов: яд, маточкино молочко, пыльца и перга, воск, прополис, мед...

- Нам дедушка немного рассказывал.

- Ну, тем более. В августе по тому, как пчелы прополисуют леток, потолочину, холстину, можно абсолютно точно предсказать характер наступающей зимы. Опытные пчеловоды никогда не ошибаются и соответственно готовят пчел к зимовке.

- А почему его так странно назвали, не по-русски, как-то.

- Это по латыни. "Про" - перед, а "полис"...

- Город?

- Ну да. Получается: перед городом, как бы защита города. А он, кроме того, что применяется как строительный материал - пчелы им шлифуют стенки ульев и ячейки, склеивают для надежности все отдельные части своего жилища, в улье - рамки приклеивают к стенкам, не оторвешь, потолочные дощечки, холстик. Вот так со стамеской и работаешь все время, он в прямом смысле спасительное вещество. Ты представь, какая скученность в улье. Несколько десятков тысяч насекомых в таком тесном пространстве изо дня в день, в разную погоду - и жара, и влажность, и мороз. А сколько вредителей - моль, мыши, муравьи, жуки разные. Они убивают врага, но не всегда могут выбросить из улья. Скажем, мышь убили. Они ж ее не вытащат. А она начнет разлагаться - это же все, гибель семье. Ну, в ульях люди летки делают узкими, лишь бы пчела прошла, и то мышь залазит, целые гнезда иногда за зиму устраивает. А если пчелы в лесу, в дупле живут? Кто им там поможет? Только на себя надеяться.

- А что они могут?

- А вот то и могут: убьют, запрополисуют, то есть обмажут прополисом, и пусть себе лежит, от нее ни запаха, ни бактерий. Годами может лежать совершенно безвредно для семьи.

Так, просматривая улей за ульем, подошли они к самому высокому.

- Здесь у меня две матки, - с гордостью сказал Костя. - Обычно пчеловоды не очень охотно занимаются этим - хлопот много. Пчел не может быть больше, чем засеет матка. А чтобы она сеяла, нужны условия: свободные соты, подготовленные ячейки, корм в улье, чтобы молодая пчела могла, не оглядываясь на кладовые, заниматься выращиванием и выкармливанием расплода, достаточное количество самой молодой пчелы, то есть воспитательниц. Так что одного желания пчеловода мало, нужно создавать условия.

- Когда ты все это узнал? - не скрывая зависти, спросил Лева.

- Во-первых, у нас дедушка пчеловод. Ты думаешь что? Наш Тимка больше иного взрослого про это дело знает. Каждый день разговоры. Потом батя, когда ему в мастерской позвоночник повредило и он больше на тракторе не смог работать, пошел помощником к дедушке, а когда дедушка на пенсию вышел, сам стал пчеловодом. Мы ему помогаем. А потом дедушка мне пять семей на день рождения подарил. Сейчас у меня уже пятнадцать.

- Ого! Твои собственные?

- Я больше не хочу разводить, придется в армию идти, на кого оставлять? Дед, конечно, присмотрит, и батя, но это все не то-им своих забот хватает. Если б Минька... но того шалопута и на аркане сюда не затянешь.

- А я б, кажется, и жить тут остался... Так мне понравилось у вас, - признался Лева.

- Для начала оставайся на все лето. Сделаем тебе нуклеусы, ну, отводки, молодые семьи. Захочешь, с собой возьмешь...

- Ку-уда-а? - почти простонал Лева. - На пятый этаж?

- Хотя б и на пятый, что тут такого? У пчелы голова не закружится, не боись. Будут летать по паркам, газонам, садам. Ты на окраине живешь?

- В центре.

- Это хуже. Весной развитие будет, у вас там акации много, могут даже и прилично принести, а потом, конечно, роиться начнут. Ну да ты можешь и не брать. Оставляй здесь. Весной дед первую ревизию проведет, а потом приезжай и сам смотри за ними.

- Как домой... Хотя бы дальние родственники были... Это ж я с Алешкой и Дашей нахально напросился. Второй раз предки не отпустят...

- Да к нам ты можешь ехать запросто. Будешь деду помогать, он тебя всему научит. Я же вижу: ему одному скучно. Потому и. свои ульи от него не забираю. У нас в селе места еще лучше этих, можно даже и не вывозить. А он тебе рад будет. И бабушка тоже. - Костя говорил горячо, но уже по-взрослому рассудительно, и Лева легко признал его старшинство. - Не стесняйся, у нас тут просто все, без выкрутасов разных. А хочешь, со мной будешь, что знаю - твое.

- Спасибо, Костя.

- А дед... он же старый хозяин, у него не одна пасека на уме. Счас начнет по всем яркам, где даже коза на рогах виснет, сено косить. Потом его нужно будет сгребать, вывозить. Потом дрова на зиму готовить. Так что помощников ему всегда не хватало, он и вас запряжет, лишь бы не отказывались, - с усмешкой пообещал Костя. - Еще домой, в город, запросишься.

Лева замотал головой.

- Ты не мотай, не мотай. Ты же в деревне никогда не жил?

- Нет.

- Вот это - первый раз?

- Ну.

- Гну! Значит, узнаешь, почему люди дома бросают и к вам бегут на квартиры.

- Но не все же бросают и бегут.

- Ясно, не все. Одни потому, что лентяи, им и бежать даже лень, другие, как мы, например, потому что дураки, а работа дураков, говорят, любит, третьи и здесь пристроились не хуже, чем в городе. Разные есть люди, Лева, и у вас и у нас. Ну ладно, начали одним, а потом, как пьяных, на другое повело. Вот в этом улье у меня две матки. И хотя очень редко в семье уживаются две матки, при самосмене бывает, что пчелы старую матку пожалеют и от молодой прячут, не дают ее убить.

- Убить?

- Как только в семье выведется несколько маток, то первая, которая из маточника вышла, сразу начинает искать соперниц и всех убивает. Не успеет убить в маточнике, тогда между ними начинается схватка до победы или же семья начинает делиться. С каждой маткой выходит часть пчел. И семья порой сходит на нет, погибает. Ну, это я тебе по-быстрому объясняю, в действительности все не так просто.

- А как же у тебя они живут и не воюют? - не понял Лева.

- Я что сделал? На несколько часов отсадил матку. В улье - переполох: нет матки. Пчелы уже через три-четыре часа знают, что нет матки - общий сигнал тревоги, общий переполох и поиски. Караул! Нужно спасать семью. Срочно из однодневных яичек, вот видишь, они на дне ячейки стоят вертикально, - показал Костя рамку с засевом, - а через два дня яичко будет уже лежать на боку. Значит, пчелы начинают формировать или закладывать маточники: они разгрызают ячейку, увеличивают ее, в нужное время заливают маточкиным молочком...

- Да что это такое? Слышу все: маточкино молочко, маточкино молочко! Хотя бы глянуть на него, - перебил Лева.

- Покажу. Белая, очень густая жидкость уникальнейшего состава. О ее свойствах ты можешь судить по одному факту: пчелы кормят личинки до трех дней одинаково - маточкиным молочком, а потом рабочую пчелу переводят на обедненное питание - смесь меда и перги, а перга - это смесь опять же меда и цветочной пыльцы.

- Ничего себе обедненное!

- Вот именно, ты прав. Пчелы существа бесполые, а матку они кормят до самого конца маточкиным молочком, и у нее у единственной из всего расплода развиваются женские органы, она приобретает способность откладывать яйца. Есть и еще один пример: в одно время к дедушке несколько лет подряд приезжала женщина. Ей было далеко за пятьдесят, и вот каждый год летом она брала отпуск и приезжала сюда, на хутор. Жила по два месяца. Да, сама она по специальности врач. И вот дедушка к ее приезду готовил в нескольких семьях маточники, она отбирала молочко, консервировала его сахарной пудрой и принимала. Приезжала бабушка, а уезжала... - Костя только цокнул языком. - Ну, естественно, не одно молочко, тут и продукты, и отдых, и воздух. Но основное - молочко, конечно.

- А его много в улье?

- В улье может быть до десятка маточников, в каждом - по двести, триста миллиграмм, а в обычной ячейке по два, три, четыре миллиграмма. Вырабатывают его молодые пчелы с первой по третью неделю жизни. Все цифры, естественно, приблизительные, могут быть отклонения, сам понимаешь.

- Да. Понимаю. А какой у него состав? Из чего оно состоит?

- Ничего сверхъестественного в нем быть не может: белок, жиры, углеводы, витамины, половые гормоны, минеральные соли. Суть в том, сколько их, в какой они пропорции. Я не помню процентов, да это и не так важно. Могу, например, сказать, что в среднем рабочая пчела живет тридцать-тридцать пять дней, а матка - до шести лет, что за первые шесть дней жизни маточная личинка увеличивает свой вес в три тысячи раз, а рабочая пчела, то есть личинка будущей рабочей пчелы в два раза меньше, потому что кормят ее даже в первые три дня обедненным маточкиным молочком, что если животному, козе, например, добавлять в корм маточкино молочко, то жизнь ее увеличивается на одну треть, а состарившиеся куры, переставшие нестись, опять начинают. Сейчас врачи его усиленно изучают. Вообще, нужно сказать, что и прополис, и маточкино молочко, и пыльца, и перга, и мед - почти все продукты пчеловодства не имеют противопоказаний, это естественные продукты. Бывает у человека аллергия, допустим, на прополис. Ну, тут все просто - не принимай. А вреда-то нет, польза же огромная. У нас просто слабая реклама, а за границей во многих странах все эти продукты применяются очень широко и в натуральном виде, и входят в состав лекарственных препаратов. По одному только прополису уже состоялось шесть или семь международных симпозиумов, выпущены книги. У нас их, как всегда, не достать. Я уж сколько лет ищу - бесполезно. Хочу в Румынию написать.

- А почему именно в Румынию?

- А там находится штаб-квартира всемирной организации, Апимондии, издательство тоже.

- Может быть, я в городе посмотрю? У нас много книжных магазинов.

- Посмотри, - без энтузиазма откликнулся Костя. - Да только вряд ли...

- Костя... Ты ведь начал про двух маток рассказывать, - напомнил Лева.

- А-а, верно, верно. Опять мы с дороги сбились с тобой. Значит, заложили пчелы маточники, берегут их, температуру поддерживают особенно тщательно - в центре гнезда тридцать пять градусов.

- Интересно, как же поддерживают? Камины включают или, наоборот, кондиционеры? - не поверил Лева. - У них там и термометры висят?

- Висят. И температуру держат строго: каждая пчела может повысить или понизить температуру своего тела на несколько градусов. Если нужно подогреть, так сказать, то они сбиваются поплотней и повышают температуру сначала своего тела, а потом она и в центре гнезда повышается. А температура пчелы близка к температуре окружающего воздуха. То есть что получается? Повышают температуру собственного тела и тем самым- окружающего воздуха, потом им уже нет необходимости искусственно повышать температуру собственного тела - она становится равной температуре воздуха и, значит, при необходимости они еще могут повысить. Я понятно объясняю?

Лева кивнул.

- Вот, значит, так и наоборот может произойти - понизить температуру. Главное, чтобы был корм, чтобы было что сжигать в организме. Но, конечно, не беспредельна эта способность у каждой отдельной пчелы. Скажем, при температуре в сорок-сорок пять градусов пчела уже не способна понизить температуру, она погибает. Или при температуре ниже восьми градусов она уже не может повысить температуру тела - тоже погибает. Поэтому пчеловод должен следить и летом - искать правильное место для пасеки, и зимой, во время зимовки, когда пчелы особенно уязвимы - тоже следить.

- Так, понятно. Давай дальше.

- Даю. Матку я отсаживаю с молодой пчелой, старая все равно вернется в свой улей. Даю ей вдоволь корма, ставлю рамки с медом и пергой, ставлю вощину, точней - сушь, то есть пустые рамки. Матка сеет, молодая пчела ухаживает. Но их немного, поэтому я расплод периодически отбираю и помещаю в старую семью. Пока выведут матку, пока она начнет сеять, потом расплод пока выйдет - чтобы семья не слабела, я и даю ей расплод. А старые пчелы работают на две семьи, я у них рамочки с медом беру понемногу. И вот уже две матки у меня начинают сеять. Глухую перегородку между корпусами я заменяю сеткой, пчелы не сообщаются, но улей один, и пчела при желании запросто может войти в другой леток. Теперь,, во время взятка, я старую матку могу или отсадить в другой улей, или вообще ликвидировать, сетку снять - получилась как бы двойная семья в одном улье. Ее продуктивность гораздо выше обычной семьи.

- Ты вот все говоришь - ухаживать за расплодом. Что, это так уж трудно?

- Сам суди: каждую личинку, пока она пчелой станет, пчелы посещают тысячу триста раз... - Костя сделал паузу и добавил: - В день. А всего около десяти тысяч. А теперь вспомни, что в семье бывает несколько десятков тысяч пчел, и все они в свое время были маленькими. Вот что такое расплод.

- Ты что, это сам придумал? - поразился Лева.

- Зачем? В пчеловодстве все америки давно открыты. Дело за тем, чтобы научиться чужой опыт использовать. Исследователи, например, пытаются увеличить ячейки хотя бы на несколько миллиметров. Если это удастся, то и пчелы немножко "подрастут", - смогут больше нектара приносить за один раз.

- И что - не получается?

- Пока не очень. А хотелось бы. Как в той байке. Подходит к одному пасечнику прохожий и спрашивает, что это, мол, у тебя такое? Не видишь, что ли, отвечает тот, пчелы! А тот над ним смеется: да разве это пчелы? Вот у нас, мол, в деревне пчелы - как коровы. А меду носят по ведру сразу. Пасечник и спрашивает: а какие ж у вас тогда ульи? А обнаковенные, говорит прохожий. Да как же они в улей-то лезут - не возьмет в толк пасечник. А тот отвечает: а мое какое дело? Аж пищит, да лезет! А если серьезно, то перед учеными стоит задача вывести культурную породу пчел.

- А у вас какие - дикие, что ли? - не понял Лева.

- Дело в том, что по общепринятым международным правилам, культурной породой считается та, которая способна повысить продуктивность не менее чем в три-четыре раза по сравнению со своими дикими предшественниками. А пчелы по продуктивности в принципе не отличаются: культурные могут с таким же успехом жить где-нибудь в дупле, трубе, даже в статуе - были такие случаи, а дикие прекрасно уживутся в улье рядом с человеком - и работать будут одинаково.

- Так что же, этих пчел можно считать дикими?

- Точней сказать: прирученными, одомашненными...

Между тем под строгим контролем деда Сашко Алеша осматривал ульи уже самостоятельно. У него еще с детства выработалась привычка в напряженный момент вслух комментировать свои действия, будто самому себе подсказывая.

Когда у тебя в руках тяжелая рамка с деловито снующими во всех направлениях пчелами, когда перед тобой раскрыт улей-доселе неведомый и по-прежнему таинственный мир, а ты еще не чувствуешь в себе уверенности - ни знаний, ни опыта, ни привычки, - то это совсем не то же самое, что со стороны смотреть на такие простые, прямо-таки элементарные действия настоящего пчеловода.

- Не боись, Алешка, не боись, наша порода сыздавна с пчелой знается, еще прадед наш колоды держал, за ним без перерыва - все Афиногеновы. А поглубже за прадеда не скажу, брехать не стану. Не сохранилось памяти. Вот раньше, говорят, книги такие семейные были - род свой записывать. Тогда не то, что до прадеда - до самого дна веревочку опустить можно. А мы, выходит, вроде как безродные...

Алеша аккуратно поставил рамку на место, прикрыл улей и только после этого спросил:

- А как нашего прадеда звали, дедушка?

- А как и тебя - Алешкой...

Кто он был, предок из восемнадцатого века, один из несчастных крепостных? Алеша уже знал, что в селе добрая половина жителей была записана по помещику, когда отменяли крепостное право. И кем до этого был Алешка, дедов прадед? Может, так до старости в алешках и проходил? А может, за редкое умение на пчелу "уговор да слово знать" звали его уважительно, и был он из тех дедов-хитрованов, которые умеют и секрет узнать, и удержать его в тайне, выгоду свою строго блюдя?

Не зря же иногда на Миньку не в шутку строго глянет дед Сашко и промолвит:

- Да в чью ж ты породу удался такой? А Миньке что - на все ответ готов:

- У бога разных много, для перекрещивания, чтоб не вырождались! - И невинно добавлял: - Да и скушно станет, коли на тебя, деда, все похожи будут. Бабулька и то иной раз не утерпит, спросит: "И где ты у черта взялся?" Так что еще вопрос, чья порода для будущего ценнее - твоя или моя...

Солнце поднялось над лесом жаркое, но здесь, в тени, на легком даже не ветерке, а том, что в утонченный прошлый век звалось зефиром, дышалось легко. Алеша перешел к следующему улью, почти не слушая деда, - ему хотелось подольше сохранить в душе новое, никогда ранее не испытанное чувство родства и единения со всем, что есть и было на этой земле.

Уже почти неделю дед Сашко со своими юными помощниками жил в лесу. Спали в будке; спасаясь от ненасытных комаров, вечерами почти до полуночи жгли костер, варили кондер, кулеш, кашу-сливуху. Главным поваром был дед Сашко.

Когда в первый раз на четверых наварил полный ведерный казан каши, Алеша с Левой не верили, что ее можно съесть за день.

- За раз! И дно вылижете, - гарантировал дед. - Это каша особая.

- Точно: фирменное блюдо Александра Матвеевича, - подтвердил Костя. - Да вы не первые сомневаетесь, - успокоил он. - И не первыми будете, кто по пустой миске стучит, требуя добавки.

К вечеру, когда каша была готова, были готовы и работники: спины ломило так, что не согнуться, не разогнуться; пальцы не сгибались - и пчелы постарались, да и рамки, каждая в три-четыре килограмма весом, за день руки отмотали. А тут еще жара; зефир спасал не долго - после полудня все застывало, как стоячая вода в болоте. И такой дурман запахов заваривался, что кружились головы, с непривычки ребята пьянели.

- Это еще что, - с легкой усмешкой говорил Костя. - Это что! Вот когда на поляне, а не на опушке, в такое пекло сено косить или скирдовать - вот то да! И бывалые мужики чура просят: настоящее отравление запахами, которые так любят воспевать поэты и писатели...

Каша и есть каша - дома такими блюдами их морили не часто, видно, материнское сердце с дедовым не сравнить. Ложки дали деревянные, черные - за день на солнцепеке прокалились насквозь.

Алеша с Левой правила кочевой жизни приняли молча, уже начиная привыкать; они сели на чурбаках вокруг казана, из ведра, глядя на Костю и деда, зачерпнули большими консервными банками слитую с каши юшку.

Дед первым заехал в казан своей ложкой, и пар, густой, духовитый, неожиданно вкусный растаял в вечернем охладевшем воздухе.

То была не каша, то было восьмое чудо света. Уже животы набили, как старые барабаны, уже разумом каждый понимал, что пора бы и остановиться, тем более Лева, тщательно поддерживающий нужный вес, но ложки сами по себе безостановочно ныряли в казан. Вот они уже стали пошоркивать по дну; уже и в ведре юшка не зачерпывалась...

- Ну, кажись, будя, - отвалился от казана Костя. - Без каши тут не выдержать, правда, деда?

- Та пробовали на домашних харчах - не то получается. Ноги к вечеру не потянешь. А на каше ничего, как жеребцы.

Утром обычно дожидались молодых хозяек - Дашу с Тоней, - снедали домашним: варениками, сметаной, пирожками, малосольными огурцами и почти до обеда гуляли в лесу, по балкам и косогорам собирали степную землянику. Вкуса она оказалась необыкновенного, ни в какое сравнение не шла с садовой.

Нередко увязывался с ними и Тимка. Ходоком он оказался настоящим, ни писка жалобы от него не слышали. Он-то и предложил однажды сходить "в кручу".

- Куда, куда? - не поняла Даша.

- Есть тут одно место, - по-взрослому ответил Тимка. - Круча называется. Там до се черепа находят, - он таинственно понизил голос: - Кости разные. Украшения. Особенно после дождя. А у нас недавно тако-ой пролил, - как будто все они не были тому свидетелями. - После него все сверху будет.

- А чьи черепа? - заинтересовался Лева. - Может, древний могильник неизвестный?

- Немцы наших стреляли здесь, - неохотно пояснил Костя. - Пробовали собрать, памятник даже поставили, но они же не в одном месте стреляли, да и берега в той круче крутые, обвалилось все, заросло тернами да шип-шиной - не пролезть. Туда мало кто ходит нынче.

- А это далеко?

- Да что там делать? Взбрело дурачку в голову. Нет там уже ничего, собрали, похоронили.

- А кого стреляли? - не отставали с вопросами Лева и Даша.

- Разное рассказывают. И наших, сельсоветовских вроде, и беженцев, кого заподозрят, а в основном - евреев. На соседней станции пути разбомбили, а евреи последними эшелонами эвакуировались, прямо на открытых платформах, с детьми, скарбом своим. Немцы их здесь и захватили, прошерстили всех и прямиком в лес. Место глухое, круча бездонная...

В тот день дед Сашко назначил пробу - первую качку. С утра установили вторую будку, тоже из мешковины, с марлевым пологом вместо двери. Установили медогонку - огромный металлический бак, внутри которого помещались четыре кассеты для рамок, - укрепили ее парашютными стропами. Рядом с палаткой разложили небольшой костерок, подвесили котелок, воду греть.

- Начнем с ящика, - решил дед Сашко. - Он нам настоящую картину покажет.

Ребята уже давно обратили внимание на странный, книзу заметно усеченный ящик длиной около полутора метров.

- После войны совсем плохо с материалами было, ульи делать не из чего, а год ройливый выдался - я и приспособил ящик с сеялки, - пояснил дед Сашко. - И рамки специальные сделал. Ладно, думаю, временно перебудут и тут, а там разбогатеем, новую хату им поставлю. А только семья прижилась - хоть и не трогай. И уж столько лет стоит и стоит этот ящик. Мне к нему и лезть иной раз стыдно: только беру.

- Обычно деда его не трогает, дома оставляет, - вставил Костя. - А на этот раз решил побаловать, не иначе.

- Вишь, палит как. Июль будет и того жарче, выгорит все, а тут как-никак надежда есть.

Дед отобрал в рамонос - ящик с плотно закрывающейся крышкой и длинными ременными ручками - первые восемь рамок, сам принес к шалашу. Костя не вмешивался, помощь не предлагал, хотя обычно во всяком деле старался опередить деда, помня о его возрасте. Алеша с Левой поняли, что так здесь заведено, и тоже терпеливо ждали в сторонке, наблюдали.

Дед достал из котелка нагретый в кипятке нож - длинный, обоюдоострый, чуть изогнутый, поставил рамку на деревянную подставку над большой эмалированной миской, начал осторожно срезать верх запечатанных сотов.

- Это мы называем забрусом, - пояснил он. - Такими восковыми крышечками пчелы запечатывают каждую ячейку со зрелым медом. Перед тем как запечатать, пчела пускает в ячейку капельку яда, стенки ячейки пчелы чистят и прополисуют, поэтому мед может храниться годами не портясь.

- А как понять - зрелый мед? Я такого еще не читал, - спросил Лева.

- Счас вам Костя все объяснит. - Дед Сашко перевернул рамку другой стороной, так же по всей площади вскрыл ее и вставил в медогонку.

- Пчелы приносят нектар, а не мед, - с самого начала начал было Костя.

- Эт мы знаем!

- Ну да, ну да, - принял шутку Костя. - Я и забыл, что вы уже третий день грамотные. Ну, тогда попробуйте сами и ответить.

- Попробуем, - согласился Алеша. - Значит, как ты мудро заметил, пчелы приносят нектар и передают его приемщицам. А перед этим, во время полета, все время насыщает его ферментами. В улье нектар помещается в ячейку, где из него выпаривается лишняя влага, потом переносится пчелами выше на рамке, в другую ячейку, при этом нектар пчелы все время насыщают ферментами, что, собственно, и делает его медом.

- Ты забыл сказать, что внизу ячейки заполняются на треть, потом до половины, потом на три четверти, - подсказал Лева.

- Это и козе понятно!

- Грамотная у вас коза, - засмеялся занятый работой дед Сашко, и ребята поняли, что он внимательно прислушивается к разговору.

- Так нектар все время перерабатывается и в конце концов становится густым, сложным по составу, то есть настоящим медом. Вот его и запечатывают пчелы, его и можно называть зрелым.

- Ну вот, оказывается, и на собственные извилины уже можно надеяться, - похвалил Костя.

- А какая для вас разница - зрелый он или нет?

- На незрелом пчела плохо зимует. Долго он не хранится, может прокиснуть. Удельный вес его не полтора, а гораздо меньше. Короче - вопрос в качестве.

Между тем дед Сашко заложил четыре распечатанных рамки в медогонку, оттягивая торжественную минуту, закурил; курил он редко, не в затяжку, как сам говорил: "Баловство одно и перевод добра". - "Так зачем тогда?" - спрашивали обычно у него. "А чтоб корова с бабой не путала... - и пояснял: - Наша Зорька сигарету не переносит, так что мне ни за что молоко не даст, простоит, как каменная, хоть дергай, хоть не дергай. Вот я и приспособился: баба начнет притворяться - хворая-недужная, а я ей и намекаю: кличь суседку, нехай она Зорьку доит. Ну, а какая ж хозяйка свою корову соседке доверит? Это уж если совсем край. Так что встает моя баба и прямиком по заданию. Нам ложиться болеть уже нельзя - не встанем. Нужно до последнего ползать..."

- А где это наш главный медовик? Тимка, спрашиваю, где?

- Недавно тут крутился. Может, с девчатами за ягодами пошел? Им баба задание на сегодня дала - целое ведро приправила.

Дед с сомнением глянул на Костю.

- Ой, тогда вряд ли он с ними пойдет. Тимка в посуду собирать не любит... Ну, ладно, коли так - сами решайте, кому крутить.

- Пусть Лева, - сразу сказал Алеша. - Он тут единственный настоящий гость.

Лева отказываться не стал, с натугой повернул ручку, в медогонке с легким грохотом провернулись сетчатые гнезда с рамками.

- Давай-давай, только плавно и не дюже шибко, - подбодрил дед Сашко.

- Может, шестеренки смазать? - предложил Алеша. - Она же целую зиму стояла.

- Смазать бы нужно, - согласился дед. - Да пока нечем.

- Счас я масленку принесу, - готовно вызвался Алеша.

- Ну, коли так, то неси.

Постепенно Лева разогнал рамки, они превратились в один сплошной серый круг, а на стенках медогонки то и дело возникали яркие блестки размазанных скоростью капель. Через минуту густой теплый запах молодого меда заполнил будочку.

- Ну, теперь двери зачиняйте, хлопчики, - сказал дед Сашко, - а то их поналезет сюда...

Будка стояла метрах в двадцати за пасекой, в глубине леса, но и сюда пчелы быстро нашли дорогу. Вернулся Алеша, принес масленку, протянул деду.

- Стоп, Левка, - скомандовал тот. Лева не сразу остановил рамки.

- Теперь их нужно повернуть в другую сторону и все поновой. Вот с такой скоростью можно крутить старые рамки. А если попадутся светлые, с теми нужно поосторожней, а то поломаются.

- А почему?

- Вам Костя уже и книжки привез, а вы все "почему" да "почему". Потому что старые; в каждой ячейке остались коконы после выхода пчелы. Со стенок пчелы их счищают, а на дне остаются, ячейки не только становятся крепче, но и уменьшаются с каждым выводом расплода. Обычно через три-четыре года рамки выбраковываются, перетапливаются на воск. А пчелам ставят вощину, и они строят новые соты.

- Кстати, видели на базаре - соты в целлофане продают, рубль штучка? - спросил Костя.

- Ну, - разом ответили Алеша и Лева.

- Вот и ну! Кто не знает, тот берет темные соты, то есть старые, они смотрятся лучше. А в них и меда меньше, и отходов больше.

- Значит, нужно покупать светлые?

- Конечно. Другое дело, что новые соты могут быть темными от меда. Каждый сорт имеет свой цвет помимо всего прочего.

- Дедушка, если все-таки соты поломаются в медогонке, тогда что? - спросил Лева.

- Поставим пчелам, пусть ремонтируют.

- И сумеют?

- Сумеют. Только это ни к чему, у них работы и так хватает. Вот покачаем, вернем рамки в улей - каждую нужно будет в порядок привести: весь мед, что остался, собрать и в одно место сложить, поправить соты, каждую ячеечку отремонтировать, - дед Сашко с удивлением поглядел на масленку в руке, потом вспомнил, досадливо крякнул и сказал: - Ну вот что, хлопчики, счас один из вас может заработать добрую макитру меда.

- Интересно, за что же это?

- А кто скажет, где и как правильно смазать медогонку, тому в награду макитра первого меду!

Ребята недоверчиво переглянулись: вопрос совсем пустяковый, что-то разбросался дед макитрами... Может, подвох какой?

- Ну, кто первый? Да вы чего переглядываетесь?

- Ну как же, дедушка, - ответил Алеша. - Если б вопрос, что называется, "на засыпку" был - тогда, конечно, риск у первого есть. А так...

Костя, скрывая улыбку, отвернулся к костру, подбросил сушняк.

- Да вы давайте отвечайте, а то время идет, а работа стоит. Пусть один скажет, а другой только подтвердит или опровергнет. Если правильно ответите - по макитре вам каждому! А ошибетесь...- дед Сашко мгновение подумал: - Наносить вечером дров, чтоб до конца лета хватило, - раз; сгрести сено, что я накосил, - два; бабе картошку окучить - три. Идет?

- Ладно, - медленно ответил Алеша. - Значит, так: смазать нужно все трущиеся поверхности, - он потянулся за масленкой, но дед Сашко отвел руку.

- Да ты на словах, на словах давай, потом покажешь.

- Короче: две конических шестерни, две муфты, в которых вращается вал...

- Втулки, - от костра поправил Костя.

- Правильно: втулки. Потом точку опоры, на которую опирается вертикальный вал. Я не знаю точного устройства медогонки, но это там, внутри, на самом дне.

- И ручку, чтоб не пищала, - подсказал Лева.

- И ее тоже, - согласился Алеша, подумал немного и твердо закончил: - Всё.

- Смазывать на ходу, чтобы равномерно распределялось масло, - снова подсказал Лева.

- А какая там у нас смазка? - спросил дед.

- Автол, - тут же откликнулся от костра Костя.

- Ага, автол, - покачал головой дед. - Густоватая, правда, смазка...

- Можно на солнце подержать, - тут же нашелся Лева.

- От тут ты в самую точку попал, мастер, - вдруг сердито сказал дед. - Не иначе, как ваши дурные головы долго на солнце держали. Ну неужели вы такие дурни, что решили, будто мне некуда макитру меда деть? Я-то думал, что вы уже начали соображать. На пасеке с бухты-барахты ничего не делается. Костя даже от срама вашего ушел. Да что Костя? Тимка б сообразил. Тим-ка! Так что вам носить дрова не переносить, как тому дурню из сказки.

Ребята стояли перед дедом с одинаково упрямыми лицами, готовы были поспорить, чтобы доказать свою правоту.

- Какой же дурень маслом медогонку мажет? А если капнет, а капнет обязательно, потому что мазать нужно раза два-три на день, чтобы она не пищала, как вон тот мудрец объяснил, - дед Сашко кивнул в сторону Левы. - Ну, дошло хоть теперь?

- Не-а, - покачал головой Алеша. - Чем же тогда мазать?

- Да медом же, медом! Хоть залей! Не зря ж говорят про бочку меда и ложку дегтя. Это специально для таких, как вы, наверное, придумали. В общем, по дрова, хлопчики, по дрова!

- Деда, да кто ж медом мажет?! Это ж кому скажи - не поверят! Да он у нас на базаре по семь рублей килограмм.

Теперь деду пришлось почесать затылок:

- Оно, если по-вашему рассуждать, то... конечно. Но все едино, хлопчики, дрова вам носить. - Дед Сашко взял нож, начал распечатывать следующую рамку. - Ну вот, проспорили, механики, и нож остыл.

- А зачем его вообще нагревать нужно?

- Вы б кончали у меня спрашивать, а начинали один другому такие вопросы задавать.

- Слушай, Левка, а давайте устроим "Что? Где? Когда?" по ограниченной тематике, а?! - предложил Алеша. - Пусть все участвуют: и девчонки наши, и Костя, и даже Тимка!

Дед Сашко одобрительно глянул на внука:

- То ты здорово придумал, Алеша. Я призы вам установлю, судей назначим. Только среди вас все равно такого, как Нурали Латыпов, не найдется. От парень так парень! Уж на что баба наша с курами спать ложится, но и она не пропускает. Хорошая передача. Найдутся и у меня вопросики к знатокам.

- Задал бы, дедушка.

- Хлопот много: сниматься на карточку нужно, - засмеялся дед. - А то еще на финал попаду, в Москву ехать придется. А я с после войны с хутора никуда.

- Неужели не тянет?

- Нет, хлопчики, не тянет: так нашагался в войну, так на брюхе наползался, по госпиталям та у чужих людей навалялся - мне хутора ничего лучше нету. И похоронят тут. У нас гробки на хорошем месте, тихо там, сухо, покойно. Будем себе с бабой лежать, отдыхать будем, а вы уж тут без нас и пчел водите, и ездите, куда захочется. Каждый должен жить по своему схочу, чтобы жизнь не в тягость была... Та где ж это Тимка? - вдруг спросил с беспокойством дед. - Костя! Иди-ка сюда.

Пришел с двумя полными рамоносами Костя.

- Костя, куда Тимка майнул, не видел?

- Нет, - откликнулся тот беззаботно, но через минуту вдруг тоже обеспокоенно спросил: - Уж не в кручу он подался?

- Какую кручу?

- Да звал утром пойти глянуть. После такого ливня, мол, обязательно что-нибудь вымоет. Там и патроны находили, и порох, и деньги, старые, конечно.

- Ну точно, туда и майнул, - согласился дед Сашко. - Надо б найти его, хлопчики. Мало ли... А я тут сам пока буду настраиваться. А то пусть кто-нибудь в помощники один останется.

С дедом остался Алеша, так определил Костя. Он просто спросил:

- Ну, что, Лева, сбегаем, найдем девчонок? Вдруг он с ними увязался?

- Сначала на Грушевую поляну, девчата наверняка там; ягоды на ней сила, я сказал им... - вдогонку крикнул дед Сашко.

- Ладно, - на бегу откликнулся Костя и махнул рукой, а потом тихо, будто Тимка мог услышать, пообещал: - Ну, археолог-любитель, я тебе устрою античные раскопки!..

Через десяток минут, выскочив на поляну, увидели Дашу с Тоней.

- Ой, мальчики, а мы лося видели! - воскликнула Даша. - По тому краю прошел. Мы так испугались! Верней, я испугалась, - тут же поправилась Даша. - А Тоня даже не присела.

- А чего? Они добрые и людей не трогают. И потом, она была без лосенка.

- А откуда ты знаешь, что это она?

- Так ведь комолая, - удивилась ее бестолковости Тоня.

- А что такое комолая?

- Безрогая, - пояснил Костя коротко и тут же спросил свое: - Тимки с вами не было?

- Что, пропал? - сразу всполошилась Даша. - Он же с вами оставался, хотя мы и звали его ягоды собирать.

- Вот именно: собирать! - фыркнула Тоня.- Вы нашего Тимку не знаете.

- Та-ак, - протянул Костя и глянул на солнце.- Придется наш марш-бросок продолжить. Сейчас выберемся на дорогу - так будет надежней.

- Вот же еще... - начала Тоня, и тут далекий глухой взрыв качнул воздух над лесом.

Разом примолкли птицы. Ребята тоже на мгновение оцепенели.

- Тимка! - вдруг взвизгнула Тоня и, бросив ведро с ягодами, помчалась через поляну, высоко выбрасывая загорелые, исцарапанные ноги. За нею устремились и остальные.

Лес очень быстро стал темным, мрачным, густым. На земле не росла трава; толстый слой перегнивших листьев пружинил под ногами. Поваленные деревья, облепленные сизым мхом, догнивали тут и там; лежащие на земле рассыпались в труху под ногами, с глухим лопотом проваливались, будто рыхлый лед; те же, что еще оставались на весу - так плотно стояли здесь деревья и кустарники, - казались крепкими, но когда Лева оперся об одно, пытаясь перепрыгнуть его, оно с глухим хлюпом переломилось под рукой.

Первым бежал Костя, умело выбирая дорогу. Лева держался вторым, но все больше отставал от Кости, поджидая отстающих Дашу и Тоню.

Костя впереди резко сбавил скорость, и они быстро догнали его.

-- Вниз или вверх? - тяжело дыша, ни на кого не глядя, опросил он.

В нескольких метрах впереди круто обрывалась земля. Другого края не было видно в густых черных зарослях. Сюда не пробивалось даже отвесное июньское солнце.

- Тим-ка! Ти-и-имка-а! - звенящим слезой и надеждой голосом позвала Тоня.

- ...а-а-а... - нехотя отозвалась чащоба.

- Какой дорогой он мог пойти? - спросил Лева.

- Любой, - махнул рукой Костя и, решившись, твердо скомандовал: - Я с Дашей вверх, до опушки. Вы - до развилки. Тонька, помнишь?

- Ага.

- Не встретите, возвращайтесь сюда. Свистеть умеешь?

- Умею, - ответил Лева и свистнул.

- Если что - свисти. Я отзовусь.

- Ти-и-имка-а! - опять позвала Тоня.

- Да хватит тебе орать! - оборвал сестру Костя. - Пошли, Даша.

До развилки Лева с Тоней добрались быстро. Развилка - здесь круча пустила два узких рукава, налетев на огромный ракушечный монолит - как-то успокоила их: хотелось верить, что и у Кости с Дашей тоже все хорошо, все благополучно.

Мало ли куда мог пойти Тимка, мало ли где кто-то что-то взорвал: балуются хуторские пацаны, то бутылку с карбидом в речку бросят, рыбу глушат, а ловят потом одних оглушенных, очумелых головастиков, то взрывают последние, случайно уцелевшие мины.

- Пошли назад? - тихонько опросила Тоня и робко улыбнулась Леве. - Может, на другую сторону переберемся?

- Погоди, - Лева достал нож, срезал длинную ветку. - Берись да держись покрепче, я тебя страховать буду. И не бойся, мы в горах не такие спуски отрабатывали. Главное, не спеши...

Тоня двумя руками держалась за палку, спускалась неумело, спиной вперед. Лева с трудом удерживал ее и удерживался на крутизне сам. По дну сочилась влага, местами разливаясь в глинистые, масляно блестящие проплешины, местами - среди камней - собираясь в узенький, на полшага, ручеек, медленный и мутный.

- Может, здесь пойдем? - спросил он и сам первым поежился.

- Как хочешь, - тихо ответила Тоня и посмотрела на него так доверчиво и преданно, что эта ее наивная и абсолютная вера в него смутила Леву: он не чувствовал в себе столько смелости и силы, чтобы с достоинством принимать ее.

- Вообще-то... здесь мы ничего не увидим. Да в грязь. Вряд ли он полез бы сюда.

Они с трудом вскарабкались по отвесной стене, цепляясь за кусты и корни, за ветки взрослых деревьев, и двинулись в обратный путь по другому берегу кручи. Лева убеждал себя, что Тимка просто где-нибудь преспокойно спит - или в будке, они ведь даже не проверили как следует, или где-то под кустом сморило. А может, домой, на хутор, отправился: он в последние дни всерьез увлекся импровизированным музеем, натащил всякой всячины в клуню и ничего не тронь, не выкинь. Ведет себя так, что Даша предложила назначить его директором.

- Может, он на хутор пошел? - спросил Лева.

- Ты Тимку не знаешь, это такой упертый! Ни за что от своего не отступит...

Они столкнулись с Тимкой, что называется, нос к носу. Но сначала услышали приглушенный Дашин зов, потом дробный треск в кустах, будто табунок молодых кабанчиков ломился напролом по своим делам. Лева и Тоня замерли, прислушиваясь. И тут на них из чащи выскочила ватага мальчишек; загнанно дыша, оглядываясь и тоже прислушиваясь, они, увидев Леву с Тоней, остановились как вкопанные. Тимка попытался было спрятаться за чью-то спину, но Тоня заметила его.

- А ну иди сюда! - по праву старшей сестры строго позвала она.

- Тонь... Лева... - виновато заканючил сразу Тимка, медленно выдвигаясь из кучки. - Мы не виноватые... Мимо шли, а она ка-ак даст!.. Нечаянно совсем...

- Что ты мелешь? - оборвал его кто-то из товарищей. - Это все старшие, а мы совсем ни при чем. Понял, что ли?!

- Ага, - обрадовался подсказке Тимка и уже смелее посмотрел на сестру. - Тонь, это совсем и не мы даже. Мы только услышали: она ка-ак бабахнет! Мы и тикать, чтоб на нас не подумали...

- Ладно, хлопцы, айда ягоды собирать, - опять скомандовал тот же голос, и ватажка послушно двинулась мимо.

- А ты, Генка, не очень-то командуй. Ясно, чьих рук дело. Счас сюда Костя придет, он сразу узнает, кто мимо шел и только с перепуга здесь оказался. Ты, Тимка, стой на месте. И вы все - тоже. Я вас всех запомнила. Свисти, Лева, - приказала Тоня.

Лева свистнул.

- Громче можешь?

Он кивнул и свистнул громче.

- Ну и все, - довольно сказала Тоня. - А ты, Генка, нашивай заранее лубок, даст тебе батя.

- Че даст? Че даст?

К Тоне подступил невысокий, не очень умело скроенный крепыш: ноги у него были коротковаты для его роста, плечи заметно шире, чем у сверстников, кулаки больше и тяжелее, грудь круче, но все это производило впечатление не силы и уверенности, а природной неумелости или небрежности, вызывало неловкость и сочувствие.

- Ты видела? Нет, скажи: ты видела? - напирал он на нее. - Доносчику - первый кнут! Знаешь?

- Узнаешь! - не стушевалась и Тоня.

Пришла пора вмешаться и Леве. Он тронул парня за плечо:

- Вот что... Генка? - уточнил он.

- Ну Генка, - с вызовом ответил тот.

- Отойдем-ка, разговор есть.

- Че-го? Ты меня зовешь? Ме-ня? Да я таких одной левой!

- Ты что, сдурел?

- Я тебе счас сдурею, городской! Я тебе так сдурею! Видал, объявились они! Чего вы по хутору шныряете? Тянете все с чужих дворов, как барахольщики! Музей они устраивают, - передразнил он кого-то. - Крестьянскую избу!

Тимка опять спрятался за чью-то спину: значит, он все раззвонил, понял Лева. Незаметно они с Тоней оказались в плотном кольце - ватажка свое дело знала, а Генка у нее был атаманом.

- Лева, свисти, - шепнула Тоня.

- Ага, давай, свисти! - злорадно подхватили Генкины дружки. - Счас мы вам посвистим!

- Ну вот что! Если такой разговор, тогда - первое: пусть Тоня и малышня отойдут в сторону.

- Я не пойду, - заявила Тоня.

- Ты будешь только мешать, - успокаивая и уговаривая, сказал Лева.

- Ой-ой! Рыцарь нашелся! - непонятно отчего вдруг завелся Генка. - Рыба, подержи Тоньку! - скомандовал он. - Ах, простите: прекрасную даму этого благородного рыцаря, пока мы ему рожу чистить будем! Для красоты и на память!

Рыба, сутулый и нескладный, на голову выше Тони, схватил ее сзади за косы, потянул в сторону. Она пыталась вырваться, лягалась длинными ногами, но Рыба держался крепко и только усмехался. Схватил он за косы у самой головы, и Тоня была в его власти.

- Эй, шкеты, а ну брысь в сторону! - приказал Генка.

Круг распался. Против Левы осталось четыре противника. Лева уже третий год занимался в секции самбо и потому совершенно спокойно ждал продолжения "разговора" - в себе он был уверен. И то, что противников было четверо, его не пугало; он помнил слова тренера: "Опасно, когда против тебя стоит двое умелых и сработанных противников. Чем их больше, тем больше и неразберихи, несогласованности. В такой обстановке самое важное - сохранить спокойствие и внимание, противников "отключать" последовательно и надежно, чтобы они больше не требовали к себе внимания". Но Генка поступил честно и благородно.

- Ну, городской, держись! - и, низко приседая в борцовской стойке, шагнул к нему.

Дружки его с места не двинулись, только, невольно поддаваясь азарту начинающегося поединка, и сами приняли - не очень, впрочем, умело, как успел заметить Лева - боевые стойки.

Генка попытался провести захват ноги, но Лева легко ушел от приема. Противник не казался обескураженным, он настойчиво теснил Леву, еще несколько раз пытался провести тот же прием, и Лева уверился, что Генку кто-то немного - не очень умело и не долго - учил приемам вольной борьбы. Наверное, его умения было достаточно в схватках с неискушенными хуторскими сверстниками, но для Левиного первого разряда...

Неожиданная подножка сзади сбила его с ног; Генка в то же мгновение оказался на нем сверху. Лева, досадуя на собственную беспечность и доверчивость - "заводили" как пацана, поверил, что перед ним только один соперник, упустил других из виду, - довольно легко ушел от удержания и через мгновение уже Генка оказался внизу. Но тут на Леву навалилось сразу несколько человек, кто-то больно исподтишка ущипнул, кто-то злорадно прошептал: "Попался, городской!"

Он не стал вырываться; наоборот, согнув руки и локтями надавливая на Генкину грудь, вместе со всеми навалился на него. Тот терпел недолго, застонал, захрипел:

- Пустите, гады... Задавите...

Но его дружки то ли не слышали, то ли решили воспользоваться моментом - вожак всегда рискует при случае оказаться в одиночестве: завистников у него хватает.

- Пустите, ну!

И когда сверху завозились, Лева, опережая всех, ловко выскользнул, тут же удачно взял двоих на прием, заломив им руки, а еще одного так зажал в ножницы, что тот только ошалело хлопал глазами и не думал вырываться.

Тоня, увидев Левину победу, так рванулась из рук. зазевавшегося Рыбы, что тот едва удержался на ногах.

Младшие, послушно в самом начале отошедшие в сторону, легко приняли Левину победу.

- Вот здорово, - шептали они Тимке.

- А вы что думали?! - отвечал тот с гордостью. - Если б не сзади напали, не поднозка, он бы всех улозил! Он зе в секции занимается. А Даша - гимнастка. Она и меня обещала научить всему, - тут же по инерции приврал он. - А хотите, я им сказу, они и на хуторе секции заведут? Запросто! Целое лето будут учить, каждый день, - все больше входил в азарт Тимка, но тут между кустами промелькнули фигуры Кости и Дашиг и Тимка, вспомнив свою вину, обреченно затих.

Костя подошел к куче, усмехаясь, тронул Леву за плечо:

- Отпусти их, добрый человек, они больше не будут. Ну, кто тут в подножье пьедестала? Никак Гена? - Костя придержал за руку взбешенного неудачей Генку. - Так, все ясно: опять за старое? Мало дурака учило? - Он задрал Генкину рубашку, обнажив несколько неровных шрамов на спине, еще не застаревших, розовых. - Что на этот раз взорвал?

- Ничего мы не взрывали, за ягодами пришли...

- Кому другому лапшу на уши вешай: за ягодами... Нашли ягодное место - в круче! - Костя немного подумал, потом уверенно сказал: - Вы еще вчера договорились, я же знаю.

- Откуда ты знаешь?

- Оттуда... Ну ладно, взрывкоманда, топай за мной. И попробуй кто смыться - точно уши оборву!

Тимка не зря звал всех в кручу: они еще с вечера договорились взорвать найденную мину. Он хотел, не предупреждая, привести всех поближе к месту взрыва и посмотреть, как девчонки будут визжать от страха.

Когда пришли на Грушевую поляну, Костя остановился.

- Десять минут - чтоб ведро было полное, - он кивнул на брошенное под кустом до половины заполненное ведро. - Из-за вас мы время потеряли. И - думайте: что с вами делать. Все думайте, голуби сизокрылые.

Когда "минеры" расползлись по кустам, разбрелись по поляне, Даша тихонько спросила у Кости:

- А в самом деле: что с ними делать? Не в милицию

же их сдавать.

- А у нас ее и нет. Один участковый на центральной усадьбе. Ты видела его спину?

- Ой, прямо страшно...

- Страшного там ничего нет, это итальянская граната рванула. Шкуру только попортила. Но хорошо, что успел отвернуться, а если б в лицо? На всю жизнь слепой. Главное, этих дурачков за собой таскает, - он кивнул на Тимку, старательно собирающего в солдатскую фуражку ягоды, и на двух-трех его сверстников, действительно перепугавшихся.

Генка с дружками незаметно отдалились на край поляны, вполголоса, но горячо что-то обсуждали.

- Совет в Филях, - усмехнулся Костя.

- А где они мину взяли? - спросил, подходя ближе, Лева.

- Да чего доброго! Сорок лет пацаны рвут; сейчас, правда, меньше стало. Мы их тоже, - он понизил голос, - всех мастей и калибров в свое время... Тоже батя не раз грозился шкуру спустить, да не пойман - не вор. Понять-то их можно, только с каждым годом все опаснее: иную штуку и в руки брать страшно, настолько поржавела. Но попробуй объясни им...

Ягоды собрали даже лишние - ведро насыпали горой. Так и стояли: в середине ведро, все вокруг, молчаливые, ждущие.

- Ну? И что дальше? - наконец спросил Костя. - Будем опять сказочку про белого бычка рассказывать? Или как?

- Или как... - откликнулся кто-то из Генкиных друзей. - Вы это... возьмите нас музей собирать. У нас старинные плуги есть, букари называются...

- И веялка за Мердокиным двором в бурьянах стоит...

- И вообще! Тимка говорил, что городские могут секции открыть. Мы бы не против...

- Вы за все взяться не против. - Костю обмануть было не так-то легко. - Давайте по порядку. Генка, что ты решил?

- А если б эти маломерки без нас? Что, лучше было б? Я их всех за километр отогнал.

- Мог бы закопать.

- Они сами нашли, не мы. Ну, да что теперь? Как хочешь...

У Генки, все знали, отец на руку был и скорый, и щедрый - лупил наследника так, что ремень жаловался.

- Ладно, договор: никому ни писка, - решил Костя. - Дня через три Лева с Алешей вернутся на хутор, договоритесь насчет занятий.

- Можно тот же Мердокин сарай приспособить. Дыры старым саманом заложить, сена натаскать, - сказал Рыба.

- Накосить, - поправил Костя.

- Ну, накосить...

- Уже энтузиазм линять начал?

- Да не-ет, ты что! Мы все сделаем.

- А согласия спросить не требуется? - напомнила Тоня.

- Мы в общем согласны. Только все это не так быстро и просто.

- Че, не понимаем? - обиделся вдруг Генка.

На том и расстались. Тимка, однако, не спешил дух переводить: над ним тучи еще не разошлись. Он знал: Костя дома никому не скажет, но заработанное выдаст до копеечки. Он уже давно пользовался в вопросах воспитания полным родительским доверием.

Вечера на пасеке - лучшее время. Солнце заходит медленно, будто нехотя. Горизонт чист и светел. Малиновые отсветы - нежные, тончайшие, едва глазом уловимые- подогревают снизу уснувшее, кипенной чистоты облачко. Оно, одно-единственное на всем склоне неба, словно для того только и осталось, чтобы мог взгляд без опаски пуститься в путь-дорожку над бездонной глубиной чистейшего неба.

Облачко плотненькое, пуховое, но даже на вид кажется невесомым, иначе как бы могло оно не утонуть или не соскользнуть на холмистую, спокойную землю, по которой уже бредут-перебредают с места на место в поисках удобного ночлега еще полупрозрачные, голубовато-сиреневые тени.

Лес стоит покойный, истомленный дневной жарой; он с жадностью впитывает первые токи охлажденного в низинах и чаще воздуха. По опушке тоже переползают тени, меняют привычные очертания деревьев, кустов и густой, неровными волнами полегшей травы.

Пчелы из ульев почти не вылетают. Но их извечная работа не стала менее напряженной, просто теперь она не так заметна внешне. Опытный же глаз и слух определит, как идут дела в каждой семье.

Над опушкой все заметней в вечерней тишине общий гул; это сотни тысяч воистину неутомимых тружениц устроили в ульях принудительную вентиляцию - выпаривают влагу из принесенного днем нектара. В улье возникает мощный воздушный поток, и если подойти и наклониться к летку, то окатит нежным медовым запахом, а если лечь на матушку сыру землю, закрыть глаза и забыть на некоторое время обо всех дневных неотвязчивых человеческих проблемах и заботах, отдаться вполне всерасслабляющему покою, то очень скоро покажется, что недавно усилием воли отринутых забот и проблем нет и на самом деле, что находишься в самом настоящем раю.