Беда

В лесу работы оказалось неожиданно много: с утра, на самой зорьке, начинал по-медвежьи ворочаться на топчане дед, кряхтел, стонал, что-то бормотал во всклоченную со сна бороду, разламывал старое тело. Поначалу осторожничал, жалел молодых - пусть лишнюю минуту прихватят, помнил, как в молодости спится, но осторожность его была явно излишней: приходило время подъема - добудиться не мог, хоть за ноги стаскивай с топчанов помощников.

Кое-как умывшись, а то и просто окунув руки в росную траву и протерев ладонями глаза, спотыкаясь, будто приговоренные, брели молодые следом за ним на покос.

"И сколько этого сена нужно? - думалось им с досадой. - Уже всё вокруг облазили, выкосили, под каждым кустиком, на каждой поляне. Теперь по балкам начал промышлять..."

Но свежее, прекрасное утро быстро брало свое: через десяток минут и виноватое солнышко пригревать начинало, и птицы ранними чистыми голосами тишину разгоняли, и свежесть бодрила незаметно - раскрывались у них глаза на мир широко и доверчиво. И как прекрасен: он был вокруг, как замечательно чист и ясен.

За несколько дней познакомились с косой ребята, грабли и вилы освоили: немудреные, казалось бы, орудия труда, но выходило, что и с ними нужно уметь управляться.

Косить по-настоящему, конечно, еще не научились, по молодости брали больше "на пупок", пыхтели следом за стариком и... не могли догнать. А так хотелось прикрикнуть озорно: "А ну, деда, наддай, а то пятки обрежу!" Дед шагал, как заводной, и коса у него сама косила; пошевеливались лопатки под белой рубахой да борода иной раз озорно ложилась на плечо - совсем не торопился он, а ушагивал далеко - никак не догнать.

Уж он и косы ребятам отбил, и, отбивая, учил, и показывал, как держать правильно косу и молоток, как бить, чтобы не вскочила "лопотушка", эдакий волдырь на лезвии. Случись такое, можно косу выбрасывать. Попробовали они такой косить - и правда, одно мучение. Но оказалось, что и "лопотушку" можно вывести, только нужно секрет знать.

- У нас на хуторе раньше дед один этот секрет знал, умел ее сгонять, - рассказывал, перекуривая, дед Сашко. - Но делал это дома, без свидетелей. Плату не назначал, такого порядка вообще не было, но попробуй не отдариться или не услужить при случае - припомнит в свое время. А раньше-то косили много, не как счас: у каждого хозяйство дома, да и в колхозе не везде комбайнами да жнейками успевали, косилками разными - выручала коса. Ну, вот однажды и я свою косу любимую - бритва-бритвой была - загнал. И не первый раз отбивал вроде, а вот зевнул. А к деду тому идти не хочется: или я дурней его? или руки не такие? не тем местом пришиты? Взял другую, старую, начал на ней пробовать. Всю измочалил - никак не уберу. Что за хитрость? Взяло меня за живое! Мать на меня напустилась, люди-де косят, а он стучит цельный день. Трава перестаивает. Отнеси, мол, деду, поклонись, чай не гордый, шея разогнется. А не хочешь, давай сама отнесу! А меня как заколодило!

- Упертый тоже был, дедушка? - засмеялся Лева.

- А оно, может, и ничего? Сразу-то сдаваться не велика честь. Ну вот, измочалил одну, взялся за другую. Словом, день просидел, две косы до прутка избил, а та-ки сообразил, как на "лопотушку" управу найти. Сделал дело - пошел косить. Вечер, помню, а я только на луг иду, остальным навстречу. Ну, кто пошутит, кто подковырнет- ладно, молчу. Прошел ручку - лучше дедовой стала, постарался. Луна вышла, большая, с ведро, так и сияет, и коса бреет, и я радуюсь - не пошел на поклон! Утром мать прибежала, харчей принесла... Лет шестьдесят вот минуло с того дня, а досе он перед глазами, как вчера было. Хорошая работа, хлопчики, самую большую радость приносит. Настоящую. А вот с десяток лет назад и приз мне за мое упорство выпал: нашел косу ржавую, три "лопотушки" на ней, но зато у пятки клеймо стоит - старинной работы коса. Довел ее до ума - чудо как косит.

- А где она, дедушка?

- Да где ж - внучок реквизировал,- засмеялся дед Сашко. - Костя, значит. Ну вот, похвастался я, хлопчики, - упрекнул себя дед Сашко, но тут же и оправдался: - Учиться любому делу времени не жалей, оно потом оправдается сто раз. Да и уменье не мешок, за спиной, на горбе, не носить...

Часов в десять возвращались на пасеку, завтракали и начиналась другая работа: делали отводки, наващивали рамки, подсиливали слабые семьи - близился главный взяток.

Потихоньку ребята обвыклись, дед Сашко доверял им уже и самостоятельный осмотр.

Качку отложили; контрольный улей, стоящий на больших весах, показывал каждый день больше пяти килограммов привеса. Погода стояла ровная, в меру теплая, и ребята нетерпеливо, забывая дедов непонятный запрет, уже прикидывали, каким будет результат через неделю, десять дней.

Беда всегда приходит неожиданно. Первым неладное заметил Костя; он приехал вечером после последнего экзамена - "отойти душой и телом". Утром он пошел по пасеке, потом вернулся, спросил встревоженно:

- Вчера близко самолет не летал? Не кружил?

- Да вроде нет, - сразу все поняв, ответил дед Саш-ко. - Что, лежат?

- Да, уже с десяток схватило.

Дед Сашко и Костя пошли на пасеку. Алеша и Лева, недоумевая, двинулись следом. Возле первого же улья горсткой в траве лежали серые комочки пчел. Некоторые еще шевелились, пытались куда-то ползти; они бестолково взбирались по травинкам вверх, те не выдерживали тяжести, сгибались к самой земле. Пчелы срывались с них и тут же начинали карабкаться снова. Другие упрямо пытались ползти прочь от улья - инстинкт гнал их, теряющих силы и сознание: они и гибелью своей не хотели доставлять беспокойство своим соплеменницам.

Обычно возле улья всегда можно увидеть немного мертвых пчел, но на этот раз перед некоторыми ульями земля была усеяна ими.

- А что случилось? - спросил Лева, наклоняясь.

- Схватили где-то... - односложно ответил Костя.

- Не понял: что схватили?

- Опрыскивают ядохимикатами поля, хлопчики, - вздохнул дед Сашко. - Обычно нас или предупреждают, или мы сами, узнав, стараемся пасеку увезти подальше. А это... Черт его знает: рядом цветет все, поздно уже опрыскивать вроде...

- И что теперь делать?

- А что тут сделаешь?

- А если закрыть летки? Не пустить хоть тех, что дома.

- Поздно уже. Почти вся летная пчела в поле. Да и жара, запарим, совсем загубим.

С обеда уже возле каждого улья копошились и умирали пчелы. Их было много, с каждым часом все больше, и Алеша с Левой не могли сдержаться.

- Да как же так?! За это судить нужно!

- Эх, хлопчики, хлопчики, - вздохнул дед Сашко. - Кого судить? Кто за нас заступится? Частники! Мы и стоим-то без разрешения.

- Какое должно быть разрешение? Мы приносим пользу всему, что вокруг нас: и лесу, и полям, и степи. Одну только пользу!

- Вот лесник придет - вы ему так и объясните.

- И объясним!

- А у него инструкция, а у него власть в руках, он на государственной службе, за ним закон и сила. А вы - частники. Хочешь стоять - делись: медку ведерко, бутылочку держи на случай. А попадется бессовестный - он через день да каждый день в гости. А никуда не денешься: или съезжай, или...

- Но как же так?! В журналах пишут, что в других странах пчеловоду за опыление платят, за каждый улей! Их там приглашают и ищут. А у нас - наоборот? Теперь все должно быть по-другому.

- Где-то, может, и по-другому, - не стал спорить дед Сашко, - а у нас, как было, так и осталось. Начальство все на своих местах, значит, и порядки те же. Так что сиди, кума, и не рыпайся.

- Но ведь пчелы же гибнут!..

- Гибнут... А что тут сделаешь? Но себе они уже принесли, а мы как-нибудь возле них тоже прокормимся. Вот вам, хлопчики, случай: не считай, что в поле, а считай, что в чулане та в клуне.

- Погибнет только летная пчела, - впервые вступил в разговор и Костя; он видел, что хотя дед Сашко внешне держался почти спокойно, но спокойствие это было обманчивым - и у него душа сжималась, видя гибель пасеки. - Хватит истерику закатывать.

Костя всего на три года был старше ребят, но и не только на три года - на весь многовековый опыт русского мужика, крестьянина, познавшего печальный и спасительный закон: терпи и жди, все наладится само собой. Он так и сказал:

- Подождем. Все образуется...

Через два дня на пасеке стало пусто: редкая пчела пролетит, набирая высоту или снижаясь. Молодые пчелы, правда, после обеда уже облетывались возле ульев, но их беспорядочное мельтешение не радовало сердце. Когда-то они станут настоящими добытчицами, а золотое время уходило безвозвратно.

Вскоре приехал дядя Митя, молча прошелся по пасеке, покурил в стороне от всех, постоял возле осиротевших ульев. Вернулся с потемневшим, почужевшим лицом. Он ничего не спросил, ему никто ничего не сказал - все было ясно без слов.